Языки пришли в себя, и Колоб взялся с ними поговорить. Не пытал, не пугал. «Развел по понятиям». Объяснил, кто есть кто в воровском мире. Неоднократно ссылался на прецеденты. Аргументировал, что опиум никакой не контрабандный со своих югов, а японский. Непосредственно от врагов. Не простой «марафет», а зелье из мастерских «отряда 731». Документалки смотрели? Деньги-то не пахнут и закон нарушить не грех. А кто первым употребляет? Братва, а не лохи и не менты.
Лепаж с высоты своего медицинского авторитета заявил, что все нормальные люди используют опиаты как обезболивающие. Только недоразвитые азиаты курят ценное медицинское сырье. Разбодяженная японцами курительная смесь на основе опиума ведет к нарушению половой ориентации на сто восемьдесят градусов. Если, допустим, бабу посадить на наркоту, она непременно начнет давать в зад. И мужского пола потребители со временем начинают ориентироваться не передом, а задом, что по понятиям полный зашквар. А у японцев педерастия в порядке вещей даже у самураев.
Не поверили. Лепаж позвал соседа дядю Пашу, отставного подполковника-мотострелка, ветерана двух мировых войн. Тот подтвердил, что на восточном фронте никто в ориентации врагов не сомневается. И порнография у противника не только с бабами.
— Черти узкоглазые накурятся этого своего опиума и еб, извините, доктор, совокупляются в жопы. Что, не верите?
«Языки» определенно не верили.
Уинстон подумал, что слово «совокупляются» надо запомнить. Оно означает fuck, только в приличной разговорной форме, не как ругательство. Кажется, оно было в той книге среди прочих медицинских синонимов к процессу.
Дядя Паша сходил к себе и принес тонкий порнографический комикс про трех девушек, которые соблазняли студента-девственника. Еще лист из протокола досмотра пленных и пожелтевшую газету «Красная звезда», сложенную какой-то статьей кверху.
— У пленных мы постоянно изымали рисованную порнографию. Та, что с бабами, называется «Хуюнтай», а та, что с мужиками «я — ой», — сказал дядя Паша, — Видите в протоколе «Пэ дробь жо типа Ха — одиннадцать шт., Пэ дробь жо типа Я — одна шт.». Пэ дробь жо это «порнографический журнал».
— А этот «ой» есть? — спросил боксер.
— Эту пакость мы даже на самокрутки брать брезговали. Только на растопку. И не дай бог, свои заметят, что у тебя «я-ой» среди сувениров. Как такое объяснишь, зачем взял?
— Ну так-то да.
— И, что закономерно, — дядя Паша многозначительно поднял вверх указательный палец, — У рядовых, а рядовые там поголовно китайцы, изымаются исключительно картинки с бабами. Чем выше звание, тем больше среди офицеров японцев. И больше вероятность, что у них и мужики голые по карманам рассованы. Потому что солдатам марафет не положен, а офицеры злоупотребляют.
— Вот же гады какие, — сказал боксер.
Дядя Паша никак не походил на записного вруна, который на ходу выдумывает порнографические истории. Странно было бы заподозрить в полете эротической фантазии такого приземленного человека, как военный пенсионер с боевым опытом.
— Они что, про нас картинки рисуют? — спросил другой бандит, листая журнал.
— Почему про нас?
— Тут у всех глаза большие и сиськи с жопами у баб круглые. А по телеку азиатки узкоглазые и плоские. Парень тоже на лицо если не знать, что азиат, так и за европейца можно принять.
— Восток — дело тонкое. Вот что про это в газетах пишут, — ветеран зачитал подчеркнутые строчки из «Красной звезды», — В буржуазных странах господствующий класс презирает трудящихся настолько, что старается максимально дистанцироваться от них даже внешне. Потомки недобитыхяпонских аристократов феодальной эпохи и примкнувшие к ним нувориши, сколотившие состояние при капитализме, доходят до пластических операций, чтобы придать себе европейские черты лица, в том числе, изменить форму носа и разрез глаз. Индустрия развлечений следует за модой, которую диктуют богачи. Для того, чтобы получить хорошую роль, актеры и актрисы без сожалений ложатся под нож пластического хирурга. Даже нарисованные персонажи следуют за модой господствующего класса. Полет фантазии художника комиксов не ограничивается возможностями пластического хирурга, поэтому персонажи низкопробного суррогата художественной литературы выглядят еще менее похожими на простых дальневосточных трудящихся, чем аристократы или актеры.
— То есть там по морде пленного можно звание угадать? — спросил боксер.
— Скорее, происхождение. У них дети аристократов начинают военную карьеру с лейтенантов. Только поднимаются быстрее, чем выходцы из низов. И в окопах на переднем крае их никогда не встретишь. Штабы или военная полиция. Еще пилоты, говорят, очень часто перекроенные. В том числе в подпольных клиниках. Пилотам там хорошо платят, на понты хватает. Флотские офицеры, кто моложе тридцати в мое время был, прямо через одного. Я их вживую не видел, конечно, в трофейных журналах по фото так запомнилось.
— Вообще не по-пацански, — сказал «не боксер», — Понимаю там, морду сшить обратно, когда треснула, но чтобы чисто для красоты…
— А это что у вас, коньяк открытый? — дядя Паша оглядел собеседников и остановил взгляд на давно замеченной бутылке, — Давайте за баб выпьем.
Выпили все вместе за баб. Бутылку на шестерых прикончили очень быстро. Между делом оказалось, что шарообразные рюмки это «медицинские банки» для «вакуумной терапии». Русские верили, что создание искусственных гематом на спине как-то лечит простудные заболевания. Но дикарем нерусским еще раз обозвали Уинстона. Пойманные языки спалились, что знают, что он англичанин.
Колоб нажал, и парни раскололись. Ходят под Тараном. Уже с неделю за Лепажем круглосуточная слежка, ждут Колоба. Поэтому по двое и с оружием. Один из пациентов поставил за шкафом японский микрофон на батарейках, а в радиоприемнике смонтирован второй приемник специально для этого микрофона. Через него они слышали весь разговор.
— Зачем вы меня здесь решили брать? — спросил Уинстон, — Подождали бы на улице.
— Так нас сменить должны на ночь, а ты, может, до утра бы остался. Мы как услышали, что ты от Колоба, так ждали-ждали, что выйдешь, а время идет. Тебя бы взять, да к Тарану, а то не сменщикам же отдавать.
— Чоооорт! — Колоб мог бы и выругаться по-настоящему, но не стал, — во сколько смена?
— Да уже должна быть. Сидят, наверное, нас ищут. Если не совсем тупые, должны по соседям пробежаться, посмотреть, кто заходил-выходил. Или под окном послушать.
Колоб бросился к окну, потом к двери. Никого нигде не нашел. Или сменщики так безбожно опаздывали, или они уже все, что надо, услышали и побежали за помощью.
— Что нам теперь делать? — спросил боксер, — Вот мы, получается, Тарана сдали. Куда нам сейчас идти? К своим пойдем, скажем, что сдали, нам предъяву сделают. За вас вписываться — братва не поймет. Ладно, Колоб сам вор, ему можно с авторитетами спорить, но мы не под Колобом ходим.
— В армии не служили? — ответил Лепаж.
— Воры не служат.
— Брехня. Ты кому заливаешь? Сейчас и в ворах служивые есть. Даже офицеры.
— Мы с Сандро на катран в Сочи десантников нанимали, — сказал Колоб, — Шесть человек во главе с капитаном.
— Еще весенний призыв не закончился, — сказал дядя Паша, — Идите прямо сейчас в военкомат к дежурному. Говорите, что пришли в армию сдаваться, а то вас в милицию заберут. Завтра же до вечера вас в городе не будет. Не бывает так, чтобы армия годного к строевой отдала зону топтать.
— А братве что скажем?
— Из учебки письмо напишете, что кто-то настучал, и вас прямо тут в парадном комендантский патруль забрал.
Парни переглянулись.
— Сейчас в городе такая резня начнется, — сказал Колоб, прокручивая на пальце ТТ, — Что в учебке спокойнее будет. Это я вам говорю, как особо опасный, и за базар отвечаю, — он показал левую руку.
— Это что, рудники?
— Они самые. На зонах базарят, что когда в каком-то городе братва между собой слишком громко разбирается, власти город под ноль зачищают. На зону едет каждая букашка, на которую есть хоть одна бумажка. И, что интересно, без права возвращения. Слышали, что в Казани было?
